Разговор с Мастером

Полет фантазии в поисках гармонии

 Елена Ломакина

Он не растил хлеб. За всю жизнь он, может быть, даже травинки не вырастил. Он не бороздил просторы морей. Он не возлагал на себя святую роль наставника. Он не был пробивным и настойчивым. Но без него, скромного и будто незаметного, талантливого и не во всем признанного, пожалуй, история нашей калачевской земли не была бы такой богатой. Часто люди малознакомые считали его чудаком. Но он всегда был Мастером. Годы, когда наше общение богато выплескивалось в интереснейшие творческие проекты, совпали с моим увлечением великим булгаковским произведением. Я перечитывала «Мастера и Маргариту», наверное, уже на пятый раз. И от него —  Геннадия Закомолдина – веяло булгаковским духом: загадочным, особенным, неповторимым. Мы много разговаривали о жизни и искусстве. Мы не знали слова «коллаборация», но именно этот процесс активизировали и запускали между творческими людьми нашего района – поэтами и художниками. Закомолдин мог без предупреждения прийти в мой рабочий кабинет (впрочем, и в библиотеку, в музей, в школу искусств – в любое место, где в почете творчество), достать из необъятной дорожной сумки картины, расставить по углам, полу, столам и стульям и устроить импровизированную персональную выставку. При этом спешил непременно донести до тебя идею, мысль. Сбивался, пытаясь побороть заикание, а оно от волнения становилось только заметнее. Мы рассуждали о таинстве монотипий. Только он воплощал в жизнь, порою даже фанатично, этот необычный вид живописи. А потом непременно сочинялся новый проект, новая работа, новый штрих. И на жесткой обложке первого в таком формате сборника стихов наших местных поэтов загорался его необычный лазоревый цветок в переливе красок и оттенков, завораживающий и манящий. Я бы даже в поэтические строки это вложила:

Он разговоры ведет с Музами,

Ведь с ними не надо, чтоб речь – плавная.

Признанный, но до конца не узнанный,

В поисках долгих вечного главного:

Смысла Познания, смысла Гармонии,

Строчка – к мазку и опять все набело.

Люди, вы в жизни его посторонние,

Ваши тесны для него правила.

Внешнее – лишь оболочка душевного,

Сбивчива речь, суетливы движения.

В муках познанья его ежедневного

Рвется наружу души выражение.

Вспышки открытий, рожденье истины,

Словно опять – айсберг с «Титаником».

Мастер, блуждающий в поисках пристани,

Парус, измученный дальним скитанием.

Если устанете быть однотипными,

Сразу поймете — искусство заразное.

И вот тогда-то рванут монотипии

Душу на клочья тюльпанами красными.

Несколько лет назад Закомолдина не стало. Печально, что он, чуть приоткрыв дверь, робко не заглянет уже ни к кому  из нас, не спросит: «Можно?», не начнет деловито расставлять картины по помещению и говорить о красоте, искусстве и гармонии. В мире, где все больше материальное отвоевывает место у духовного,  Закомолдина не хватает очень. Замечательно, что он живет в нашей памяти, в своих картинах, прозе и поэтических строчках.

Давайте, дорогие читатели, сегодня мы вспомним замечательного и талантливого человека – Геннадия Алексеевича Закомолдина, который нес в мир особенный свет, любил свою землю и заражал творчеством всех вокруг: от самых маленьких до взрослых. Вспомним Мастера и разговоры с ним.

Ведь «Мастер» – больше, чем писатель или  художник. Это определение объемно и гулко отзывается разными оттенками смысла, в нем слышится уважение к образцовому умению, владению ремеслом, а также оттенок посвященности себя служению высшей духовной задаче и бесконечный поиск, поиск, поиск.

 

Портрет

«…бритый, темноволосый, с острым носом,

встревоженными глазами и свешивающимся на лоб клоком волос…»

 «Мастер и Маргарита»

Собственно, после этих слов  описывать Геннадия Закомолдина больше и не надо. Только что с возрастом темные волосы поседели, щеки избороздили морщины, а голубые глаза чаще бывали печальными, а иногда –по-детски пытливыми.

Едва шагнув в жилище Геннадия Алексеевича, можно было явно ощутить, как  шуршат  страницы булгаковского романа. Как невероятно квартира в типовом современном доме напоминает ту знаменитую каморку. Та же почти аскетическая обстановка, первый этаж (чем не подвал?), распахнутое настежь окно, в котором видны, пусть не ноги, но головы проходящих мимо, и куст сирени. Мистика! Стол, шкафы с книгами, на стенах – картины.

Жил Мастер один.

Как-то я спросила его, как сам Закомолдин относится к сравнению с Мастером, он ответил: «Впервые я услышал отрывки из этого произведения по радио. Потом довелось прочитать, и как бывает со всяким, кому понравился этот роман, – не один раз. К фигуре Мастера я отношусь противоречиво. Хотя чувствую во многом свое единение  с ним, мне импонирует его отношение к своему творчеству, но меня расстроило то, что Мастер оказался таким слабым. Не скажу, что я не так реагировал бы на обстоятельства, но от него почему-то так хотелось большего проявления воли».

Надо сказать, что среди друзей и близких знакомых Геннадия Алексеевича – в основном, всегда была молодежь. Наверное, причина крылась в том, что Закомолдин так и не разучился воспринимать мир по-детски любопытно. Он из тех, кто сохранил чистую душу, а значит, интересно ему общаться с молодыми, со своей преданностью искусству всею жизнью.

Одиночество и Гармония

« – Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный!

Об этом знаю только я одна.

Смотри, у тебя седые нити в голове и вечная складка у губ!»

Маргарита

«Да, у меня бывают моменты острого одиночества, — признавался в разговоре Геннадий Алексеевич, — но очень редко. Дело в том, что я всегда нахожу интерес в буднях жизни: занимаюсь творчеством, изучаю философию, литературу, читаю об искусстве. С другой стороны, и на людях можно быть одиноким.  Иногда проводишь выставку картин и видишь, что твоего выстраданного, сотворенного никто не понимает.

В одиночестве есть и своя прелесть – никто не мешает сосредоточиться на главном, никто не отвлекает».

Он как-то по-детски просто мог вдруг замереть среди обычных дел и восхищаться тем особенным, вдохновляющим, мимо чего обычные люди в повседневной спешке просто не глядя пробежали бы. Он очень красочно и трогательно рассказывал, как однажды попал в «ловушку природы»:  «Однажды пришлось мне идти по крутому правому берегу Дона. И вот впереди – последняя балка и гора, за которой цель моего путешествия: место работы, где ждут стенды и плакаты на тему экологии, размышления о мастер-классах. В то лето я работал художником в одной здравнице, бывшей пионерским лагерем в прежние годы. Служебный автобус каждый день перевозил через мост живущих в районном городке людей к месту работы. Опоздав на него, одолеваю дорогу пешком.

И вот, срезая угол, иду по склону балки и попадаю в колючие заросли; сворачиваю в одну, другую сторону – везде колючки. Обратно подниматься лень – устал. Присел на теплую землю склона и обомлел: поляна, где случайно оказался, была сказочной. Кругом цветы всех оттенков. Гудят шмели, трепещут крылья стрекоз; белые, голубые бабочки – сами как цветы. Посвистывает какая-то птичка. Райский уголок…

На вершине холма ветер приглаживает траву и кусты, а здесь – тихо. Далеко внизу, на той стороне реки, — районный городок, откуда я пришел, его дома, зелень деревьев, а дальше, растворяясь в горизонте, – безграничная даль степей. Надо мной – ярко-синее небо, чуть тронутое перистыми облаками.

Мы часто суетимся, спешим, боимся опоздать куда-то, и много чего не замечаем, мимо чего проходим. А здесь природа задержала меня в своем плену, чтобы я смог увидеть в полном блеске ее красоту. Так проникновенно, без всякой цели и суеты, редко получается воспринимать прекрасное.

Вспомнились времена, когда еще ходил в детский сад. Это было в верховьях другой великой реки – Амура, на Шилке. Там был поселок, окруженный таежными сопками, а на таежной поляне, как теремок, стоял деревянный дом с башенками – это был детский сад. Запомнились крупные и яркие сибирские цветы – жарки, саранки; цветущая черемуха, какие-то маленькие желтые цветочки (то ли курослеп, то ли резеда), и особенно – цветение розового багульника, у которого необычный, пронзительно-сильный аромат. Первые уроки живой сказки, познания, понимания красоты земли.

Сколько я так пробыл, в созерцании, не помню, но когда понадобилось идти дальше, как-то выбрался из этого природного плена. Вспомнил еще, что дома есть несколько незаконченных моих рисунков, где проглядывают похожие на эти места пейзажи. Потом, когда их нашел, доработал, чтобы больше было внешнего сходства с увиденным, а внутреннее, пожалуй, было заложено заранее. И теперь, когда смотрю на эти картинки, меня начинают переполнять яркие, пронзительные чувства и мысли, какие испытал от встречи с этими волшебными полянами».

Творя, созерцая, работая над картинами и стихами, он вел всегда мучительный и настойчивый поиск Гармонии: «То, как я сейчас вижу для себя смысл жизни, одним предложением и  не  скажешь, — говорил Геннадий Алексеевич. — Это распадается на грани.  Мое вечное стремление – поиск гармонии. Это стало насущной потребностью.  Мир — он огромен и непознаваем, и это здорово. Конечно, в общепринятые рамки моя жизнь не укладывается: люди женятся, обзаводятся семьей, окружают уютом дом.  У меня же, как это сказано у Пушкина, «дар случайный». Гармония для меня —

главное. От поиска гармонии в сочетании цветов и линий на картине, до поиска гармонии в мире и с миром. Редко, но бывает   момент, когда хочется воскликнуть: «Эврика!». Бывает, что удачное сочетание, то, к чему очень долго стремишься, возникает случайно. Тогда испытываешь эффект маленького чуда.

Возможно, если бы такой эффект достигался каждой картиной, то эйфории бы уже не испытывал.  Во всяком случае, это свойство моей натуры – всегда стремиться к невозможному. Как в личной жизни, так и в творчестве. Зато я уверен в том, что я делаю и что мне необходимо найти. Поэтому сейчас меня уже никто не собьет с толку фразой, мол, «не тем занимаешься». Счастье для меня состоит в том, чтобы общаться с теми, кто тебе нравится, приятен, интересен. А еще в цепочке: стимул, интерес, востребованность, реализованность и вечный поиск. Необходимо постоянное усовершенствование. Разум помогает чувствам, а чувства – разуму».

Есть разные формы стихосложения:

скажем — белый, но, может — свободный стих.

Главное здесь — вдохновение,

чтоб голос поэзии не затих!

Ведь можно сколько угодно

придумать много красивых рифм,

но, модно это или не модно,

бывает, отказываешься от них,

если их ложе прокрустово

в рамки свои загоняет,

не хочется слишком искусственно,

но ритм стиха подгоняет.

Быть может, к стиху рифмованному

потянет потом опять,

искать буду новые формы я.

Было бы что сказать!

Такими стихотворными строками Геннадий Алексеевич рассуждал сам о своем творчестве.

 

Творчество

«О, трижды романтический мастер…

Туда, туда!

Там ждет вас дом… свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что

вы немедленно  встретите рассвет.

По этой дороге, мастер, по этой».

Воланд

 

«Наиболее осознанно я начал понимать искусство, когда мне было уже за 30 лет, – рассказывал Геннадий Закомолдин. — Тогда закончились «разброд и шатания», и я стал заниматься творчеством уже всерьез».

Рисовать Геннадий Алексеевич начал с детства, но тогда серьезно к мысли стать художником не относился. А вот когда он учился в институте городского хозяйства на архитектурном отделении, искра желания творческих свершений начала разгораться. Но по-настоящему ощутить жар этого пламени пришлось лишь в зрелые годы. Он менял профессии: ходил рулевым-мотористом, работал в детской изостудии. Он учил и сам учился.

И однажды, перемучившись, переболев, он увидел свой путь, свой стиль в творчестве. Трудно словами передать ту невообразимую игру красок, которую ведет на своих монотипиях и полотнах Геннадий Закомолдин. И еще – даже отпечатанные в цвете — эти картины уже не производят того ошеломляющего эффекта. Вот подлинники… Их стоит подержать в руках!

Картины в стиле абстракции мне лично никогда близки не были. Но то, что создает Закомолдин, почему-то равнодушной не оставляет. Такие хочется иметь дома, чтобы каждый раз, при виде пусть небольшого кусочка чуда, приглядываться к нему, находить в причудливом переплетении линий все новое и новое.  Кстати, многие монотипии Геннадия Алексеевича можно рассматривать не только в задуманном виде, но и, что называется, «вверх ногами». Небо становится морем, море – небом, а деревья превращаются в дома, сказочных зверей или людей.

Особенно меня поразила картина, которую сам художник назвал иллюстрацией к сказке про Золотого Петушка. Вы можете себе представить одну иллюстрацию, вобравшую в себя всю историю произведения? А чтобы разгадать и разглядеть все образы, можно потратить не один месяц.

В большинстве своем картины Геннадий Алексеевич создавал небольшого формата – с малюсенькую записную книжечку. Говорил, что хочется так много успеть, что жаль тратить на большие полотна много времени. Хотя особенно полюбившиеся все же обретают жизнь уже в больших размерах.

Земляки его любили. Заметили и ценили почитатели творчество из других регионов. Пожалуй, если бы в те годы был так как сейчас развит Интернет, Закомолдин мог стать топовым.

Н.Белякова, статья «Его «Карта», газета «Арабески», 1992 год: ««В каждой из живописных миниатюр Геннадия Закомолдина зритель разглядит что-то свое: взмах крыльев экзотической птицы, зыбкий рассвет в зеленом лесу, падение метеорита, а может быть, всепожирающий космический хаос, гибель одинокого великана. Размышляя над бесконечной вереницей образов, незаметно, словно само по себе, проходит состояние стресса».

Журнал «Простокваша», 1992 год: «Не все «как в жизни» получается у художника из Калача-на-Дону Геннадия Закомолдина. Причудливые силуэты, неожиданные сочетания красок, бурный полет фантазии — все это делает его работы похожими на сказку».

Ю.Сумин, газета «Борьба», 1999 год: «Если говорить о Геннадии Алексеевиче Закомолдине, то его оригинальная техника монотипии демонстрирует не что иное, как стремление усилить игровой момент в творческом процессе. Стремление — вполне правомерное. Он использует прием свободного нанесения жидких, текучих красок на пластину, не ставя перед собой цели создать какую-то определенную композицию, — он как бы доверяет творческий процесс случаю, а сам лишь выбирает из того, что «сотворил» случай, и слегка подправляет оттиски».

Геннадий Закомолдин очень ценил творчество многих художников: Андрей Рублев (вот у кого подлинная гармония линии и цвета), Георгий Нисский (он всегда в движении, поиске, не застывший), Левитан (не все периоды творчества). А вообще Закомолдин любил изучать творчество коллег так, как когда-то высказался Пикассо: «Я как пьяница – мне любое вино предложи, я от него чувствую наслаждение». Так что любое творчество Закомолдин воспринимал с большим с интересом. Поначалу он и сам к абстракции относился настороженно: что это люди глупостью занимаются? А когда увидел у Кандинского гармонию линий и красок, был поражен

Незадолго до того, как его не стало, Геннадий Алексеевич увлекся портретистикой. И так же увлеченно, как делал все до этого: писал всегда и всех. Это карандашные наброски,  как он сам говорил — «Прохожу практику, пробую себя».  В папке, которая всегда была с ним – лица, лица, лица. Но и в подходе к этому виду рисунка он был не традиционен. Художник не заставлял натурщика сидеть часами недвижно.  Напротив, в стиле своей привычки — не быть всегда центром внимания, он и рисовал незаметно. Поэтому и портреты у Закомолдина получались не фотографическими, а скорее характерными. И в каждой линии сквозила любовь художника к объекту своего творчества.

Картины Закомолдина не только передавались из рук в руки в многочисленных самиздатовских брошюрах, не только иллюстрировали сборники произведений земляков. Однажды он стал инициатором художественно-поэтической коллаборации. В 2010 году при поддержке Калачевской централизованной библиотечной системы в серии «Талантливые люди города Калача-на-Дону» в свет вышел буклет «Поэтическое творчество и изобразительное искусство Среднего Дона». Это был уникальный опыт: в этот буклет вошли самые яркие отрывки из стихотворений поэтов Среднего Дона, которые проиллюстрированы работами Геннадия Алексеевича. Его работы либо напрямую относились к  поэтическим образам, либо были фоном для стихов. И этот опыт – из того же  вечного пути к гармонии, в этот раз – гармонии объединения изобразительного искусства с литературой.

ЭПИЛОГ

«Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи…»

«Мастер и Маргарита»

Про таких как Геннадий Алексеевич Закомолдин нельзя говорить – «был». Он жив в воспоминаниях земляков – теплых и добрых, но главное – в оставленном творческом наследии. И даже крошечная, размером со спичечный коробок, монотипия непременно своими невообразимыми красками проникает сразу в душу. И главное – несет в себе – да, да! – гармонию. Где бы сейчас не был Геннадий Алексеевич, он ее нашел. Верю в это. Знаю.

Ты, пожалуй, чувствуешь себя обманутым, читатель? Как же — разговор о Мастере — и ни единого слова о Маргарите. Но ведь вспомни — настоящий Мастер о Ней при посторонних молчит. Кто она? Она Та, кто заботится о благе Мастера, кто превыше всего ставит его творчество. Она может быть бесплотной, ее назначение в духовном. Во все времена ее называли Музой.

К ней сам Мастер обращался в поэтических строках:

Теперь понимаю,

что встречи наши

совсем не случайны,

хотя и случайны как будто.

Мы зачем — то нужны друг другу,

но хрупкость

любых отношений

тревожит, смущает,

но искупает

радость и роскошь общенья.

И пусть разлуки

всегда бесконечны,

главное — где-то есть ты,

и телефона звонки не напрасны.

Радость дружбы легка и беспечна,

а редкие встречи прекрасны.